Деанон 7

[1079]

Котики позади. Теперь зверушки подревнее

Название: Прирученный
Автор: David Kristens и Лютый зверь
Бета: Санди Зырянова
Размер: мини, 2045 слов
Пейринг/Персонажи: гиппарионовая фауна, люди
Категория: джен
Жанр: экшн, научная фантастика
Рейтинг: R
Краткое содержание:
Примечание: Люди освоили путешествия в прошлое, в параллельные миры. При этом стараются минимально воздействовать на природу и особенно не провозить современных животных. Приходится им одомашнивать тех, кто был...да вот хоть в среднем миоцене.
Портреты действующих лиц (осторожно, изображения довольно крупные):

гиппарион

голофоней

...и, собственно, борофаги

Пользуясь случаем, рекомендуем заглянуть на страничку прекрасного палеоартера Романа Евсеева, вдохновившего на этот рассказ о малоизвестном, но не менее удивительном, нежели прочие, времени — миоцене.
Размещение: с разрешения автора
Для WTF Prehistory 2018

Читать дальше

Раздался вопль. Я обернулся быстро, как только мог, уже понимая, что опаздываю: мелкий падал в овраг. Пальцы мои сомкнулись на его запястье, но он уже падал и увлекал меня вниз, за собой. Ноги скользили по глине. Не думая, я растопырил вторую руку, ища, за что бы ухватиться. Шершавый ствол секвойи зацарапал ладонь. Мелкий упал на колени, как мешок. Хоть замолчал.

— Держись покрепче и ногами перебирай наверх! — кричу я ему, а он засопел весь, напрягся. Поднялся на ноги, подтянулся к моей руке, хватаясь как за канат цепкими ручонками. Я зашипел, так сильно он сжимал меня. Шажок, ещё один… и тут он вновь поскользнулся на раскатанной грязи и поехал вниз. Пытаясь удержать его, я отпустил ствол дерева… и покатился следом.

С треском мы проломили подлесок и влепились в дно оврага. По дну змеился ручей, заросший лесной травой. В пере шагов от нас вода была разрыта и истоптана круглыми следами: видимо недавно здесь валялся плоскомордый слоняра и основательно порылся модой-лопатой. Из этой ванны, вырытой в ручье, черпала воду клювом крупная сова. Увидев нас, свалившихся ей чуть ли не на голову, она потешно угукнула и бросилась от нас бегом бежать, хлопая короткими крылышками. Едва она скрылась меж деревьями, хлопанье крыльев смолкло. Очевидно, она предупреждала выводок птенцов об изгвазданных в глине и шумно дышащих пришельцах.

Малой снова ныл. Подумаешь, колено рассадил! Я вот тоже рассадил, да ещё и штаны порвал. А это в сто тысяч раз хуже! Потому что колено заживёт, а штаны — нет. А я недавно и так их подшивал — снова подрос. Чую, мать с меня самого шкуру на новые спустит. И самого выделывать заставит.

В общем, дал мелкому подзатыльник, чтобы не ныл. Ему-то с чего? У него штаны целые. Ныть малой перестал, сопли вытер и пошел следом за мной. Орька, отбившийся от стада, протяжно и пронзительно, почти как мелкий, ныл уже рядом. Вообще-то правильного говорить «гиппарион», но кто ж каждый раз будет это выговаривать? Было бы ради чего язык ломать! Этим лошадёнкам и «орьки» за глаза хватит.

Нет, ну, до чего ж противно ноет! У мелких это, видать, межвидовое: ныть попротивней. И ведь громко ноет, а вот поди пойми, откуда именно! То ли прямо вот за этим папоротником, то ли в соседнем овраге. Без бора и надеяться нечего найти. Ну так-то Дружок наш борофаг, и довольно крупный при этом, но опять же — было бы ради чего язык ломать. Матери только это не объяснить. Хуже только учителя: «Мы должны выговаривать правильно и чётко, язык определяет наше мышление. Без чёткости языка нет и чёткости мысли». Вот зануды! И кто его знает, кто надоедливее: нытики-мелкие или зануды-взрослые.

И вообще! Я на этой базе уже третий месяц, а обещали, что через два с кочевыми отправят! Наврали… Я, конечно, понимаю, что учиться надо, и что подростки вроде меня на базах нужны. Но не три же месяца кряду! Практика в учёбе тоже нужна. И вообще, я уже почти взрослый, промежуточный экзамен сдал, а они меня на Средней базе держат… Да я уже бы на Старшей итоговый экзамен сдал! А вместо этого тут торчу, как будто, кроме меня, некому старикам помогать да за мелкими приглядывать. Тут вообще несколько взрослых женщин есть, которые уже поправились после родов. Вообще-то на базах редко после такого остаются, разве что осложнения какие-то там, с которыми лучше не кочевать. Эх, тяжкое это дело — быть женщиной!

Мелкий, наконец, перестал шмыгать носом, и я потрепал его по макушке: молодец, мол. Тот сразу приосанился и ткнул пальцем в ближайшее дерево. И как в воду глядел — жеребёнок-орька сидел на дереве и ныл. Вот недотёпа! Удрал, значит, из загона на базе, хотел листочков пощипать. У них, орек, такое бывает: травы им вдоволь накидаешь, а они за листьями и корой тянутся. И по деревьям лазают, даром что копыта на ногах, тянет их вверх. Вот он загулял в перелеске у базы, это мы потом по следам его трёхпалым вычислили, а потом спугнуло его что-то, он побежал и оказался в этом овраге. Может, хорошо, что я мелкого с собой взял: он как орька думает. И падает на тех же местах, как выяснилось.

Увидев нас, мелочь радостно мотнула башкой и стала пытаться слезть, путаясь в длинных несуразных ногах. Они пока детёныши чудные, слов нет! Словно из одних только ног и состоят. Это потом, когда вырастают, все такие важные, широкие, большие. Прямо ходячая башня. Не знаю, как эти самые башни вживую выглядят, но, судя по картинкам, это что-то большое и внушительное.

Повёл я обоих мелких назад на базу. Орёнок бодро трусил следом, иногда толкался своей, с полено размером, башкой мне под... в смысле, в спину. Мелкий хромал рядом. Я радовался, что повезло найти потеряшку без бора. Рано радовался, как оказалось.

Мы уже вышли из пролеска, и до базы-то было рукой подать… Ну, если у вас пятикилометровая рука. Я достал ножик и срезал тонкую серую берёзку, смастерив из неё небольшую слегу. Нас обступали ковыли и бухлоэ. Из навоза, обильно оставляемого мастодотам и бронтотериями, росли дерновинки мятликов. Временами требовалось обходить колючий буш. Слегой я махал впереди себя, чтоб нечаянно не вмазаться в колючки. Трава по плечи, а иные травушки выше взрослых будут. Пахло тимьяном и полынью. Заслышав, как мы шуршим, раздвигая травы, от нас разбегались нелетающие птицы вроде дроф. Солнце давно перевалило за полдень, тем более, сентябрь на дворе, не жарко, да и мух нет.

В некоторых местах земля была потвёрже, и трава росла не так высоко. Мы с мелким прибавили шагу на животной тропе. Однако скоро нам пришлось остановиться: поперёк тропы лежал труп. Гоплофон смотрел куда-то в небо, хотя лежал на земле: у него была свёрнута шея. Круглая голова, с маленькими округлыми ушами-пельмешками, длинные клыки… а из пасти вываливался посиневший язык.

— Отвернись и не подглядывай! — рыкнул я на мелкого. Ещё не хватало потом успокаивать его по ночам. Он пожал плечами и послушно отвернулся. Похоже, мёртвый псевдогепард не произвёл на него ни малейшего впечатления. А мне вот псевдогепарды нравились. Я был в его возрасте, когда дед Ляо притащил выводок кутят на базу и возился с ними, пытаясь одомашнить. Мы, колонисты миоцена, вообще всех одомашнивать тащим: ввозить животных и растения из метрополии будущего запрещено.

Получилось так себе: часть выводка стала почти ручной (остальных пришлось усыпить). Но команды они не выполняли ни в какую. Зато если их гладить по спине и чесать затылок, они потешно похрапывали. Потом Семецкий взялся одомашнивать борофагов, и про попытки сделать гончих из гоплофонов как-то забыли. А однажды Семецкого загрыз медведепёс, но это уж совсем другая история…

Лапы мёртвого зверя были сильно искусаны, низ живота прогрызен. Одна передняя лапа неестественно торчала в сторону: за неё сильно тянули. Пахло кровью, но не сильно: зверь погиб скорее от внутренних травм и совсем недавно, ещё окоченеть не успел. Вот тут я понял, какой я дурак: кто бы его ни убил, он ещё рядом.

Из травы высунулась короткая морда с маленькими, внимательными глазками. Дикий борофаг! Кто, как не он, способен сильными челюстями тряхнуть за шею псевдокота? Я замахнулся на него палкой, и он тут же нырнул обратно.

Дикие борофаги живут по одному, это каждому на базе известно. И приручать их тяжело, надо с самого их детства, едва ли не с рождения у мамки отбирать. Но зато, привыкнув к одному хозяину, они воспринимают его как единственного своего родителя. Команды понимают плохо, но лучше, чем вообще никак.

…А всё колено виновато! Ссадина хоть и небольшая, а кровила, как видно, достаточно, чтобы эти нас выследили. Их оказалось несколько: пара взрослых и детёныши, которые тенями мелькали в траве. Не стая, но семья. И мы помешали их обеду.

Мелкого я задвинул за спину, между мной и орькой. Жалко, конечно, но лучше пусть жеребёнка сожрут, чем мелкого.

— А теперь ори, — говорю. — Так громко, как сможешь.
— Чё орать-то? — спрашивает безмозглик. Как будто разница есть? Боры не понимают, что им не ори, главное тут, чтобы наши услышали. Не выстоим же!
— Дружка зови, — выдохнул я и палку поудобнее перехватил. Уж парочку голов я размозжу, прежде чем хоть кто-то доберется до мелкого!

Животных-то, конечно, можно и палкой хорошо огреть. Но не тогда, когда их много, а ты — один и с разбитым коленом. Сильно-то не попрыгаешь… Хорошо еще, что от запаха крови боры не дуреют, просто наглеют. Сволочи… И почему так близко возле базы-то?

Они мелькали в траве вокруг, неторопливо, угрожающе. Запугать сначала думают. И не то, чтобы у них совсем не получалось…

И тут мелкий ка-а-ак завопит! Щенки-то на два метра назад прыснули. Жаль, совсем не ушли. Снова по кругу ходят, приближаются, выжидают. Заставляют следить глазами. Может, на коте и прошло бы, а я человек всё-таки! Тут не глазами надо следить, а палкой: я выставил её вперёд на манер копья. Тихонечко стал от трупа отходить и мелкого за собой подзываю.

И всё-таки они прыгнули. Стразу трое, как я и думал. Мелкий сзади завизжал на такой ноте, что у меня заложило уши, а орька с перепугу отскочил в сторону, открывая спину мелкого. Я не видел, как он сбил одного из щенков, молотя в воздухе копытами. Не до того было. Я отбивался от двух старых и тоже что-то кричал. Они не любят, когда кричат. Одному я с размаху по голове угодил, сам не знаю, как. Второго удачно пнул в грудь на излёте прыжка. Вот тут меня одни, увернувшийся от копыт орёнка, и достал: разодрал мне плечо, как кипятком ошпарил. Больно! Аж в глазах потемнело. Но я не упал. Не мог — за спиной же мелкий. Вопит. Это хорошо, что вопит. Значит, с ним всё в порядке.

Левая рука повисла плетью, а в плече неприятно подёргивало. Я снова перехватил палку и упёр её в землю, готовясь ответить ударом в раскрытую пасть или ткнуть в чувствительный нос. Если вырубить ещё одного, остальные уйдут… Или мы сможем пройти… Старик-борофаг, теперь я ясно видел клочья седой шерсти у него на боках, остановился на безопасном расстоянии, вытянул шею и угрожающе заворчал. Отвлекает, сволочь! Я вслепую повёл палкой влево и отклонился назад. Угадал. Тварь подбиралась со стороны раненой руки — и не прогадала. Мне не хватило пары сантиметров, и она увернулась.
Я слегка попятился: не хватало запнуться о лапы или хвосты трупов или поскользнуться на крови.

Я увидел движение сбоку и ткнул наугад в чей-то нос, как увидел: мне прямо в лицо летит открытая пасть… Дружок сшиб с ног дикого борофага в последний момент. Они покатились по траве, изгваздываясь в кровавой юшке. Дружок вцепился дикому нопсу в загривок и методично душил его. А дикий, матёрый старик, ещё рассчитывал вырваться или хотя бы продать свою жизнь подороже —и впился в ляжку Дружка. И — ни звука. Даже мелкий, казалось, орать перестал.

Когда он сцепился с диким, сразу стало ясно, как сильно они отличаются. Дружок у нас крупный, почти метр в холке, а дикий весь будто состоит из жил и мышц. Шерсть его ровная, с проседью, свалявшаяся на боках. Дружок весь в пятнах, шесть курчавая, да ещё одно ухо висит с рождения, а лоб у него круглый, как у детёныша… Но даже когда хрустнула кость на его задней лапе, он не разжал зубы…Через минуту возни всё было кончено: старый борофаг рухнул наземь. Он мелко задрожал, а глаза его полыхнули страшным светом, который я до сих пор вижу иногда в кошмарах.

Мелкий за спиной вопил радостно, молодые борофаги разбегались, поскуливая, испуганно скрипел и фырчал орька. От этой какофонии у меня в глазах потемнело…

От матери, конечно, влетело. Не за штаны и куртку, за них она потом мне выскажет, а за то, что пошёл только с палкой. Ну а что? Хорошая же палка, крепкая. В тех зарослях от лука со стрелами толку меньше было бы… Только матери я так не сказал.

Руку мне порвали не сильно, врачи говорят, что смогут вылечить так, что я ею смогу нормально пользоваться через пару месяцев. Это хорошо: сухоруких оставляют на базах, а я ещё мир повидать хочу, столько в нём всего интересного.

Мелкий посипел пару дней — перестарался чутка. Колено его так и вовсе внимания не заслуживает. Орёнок тоже в порядке. Ноги ему покусали, но не сильно. Дружку повезло меньше: заднюю лапу ему прокусили основательно, кость раздробили. Пришлось лапу ампутировать, когда заражение пошло. Предлагали было его усыпить. Но мы с мамой, а она у меня этолог, не дали. Ведь Дружок рисковал собой ради меня, это ли не признак успешного одомашнивания! Да и жалко мне его стало…

Когда взрослые с базы стали осматривать тушу дикого борофага, они нашли у него клеймо на шкуре, где плечо. Борофаг был с нашей базы, ещё из стаи Семецкого. Его когда собакомедведь порвал, с ним сразу несколько борофагов тогда было. Они закусили вместе с собакомедведем остатками своего бывшего хозяина и разбежались кто куда, а этот вот вместе с дикой подругой и детёнышами сколотил себе маленькую стаю. Научились у нас, у людей.