Деанон WTF Kotiki 2022

[Лютый зверь]

Название: Баюн и Умертвие
Канон: Русские народные сказки
Автор: Лютый зверь
Бета: Санди Зырянова
Размер: 4879 слов
Персонажи: Кот Баюн, ОМП, Кощей Бессмертный, Змей Горыныч
Категория: джен, преслеш
Жанр: фольклор, ужасы
Рейтинг: R
Предупреждения: насилие, убийства, суицид
Краткое содержание: кто-то спёр у Баюна... кости?
Размещение: только с разрешения
Для WTF Kotiki 2022


Баюн, доселе мирно дремавший на своём столбе, поднял голову и насторожено пошевелил ушами. На краю леса маячило чьё-то живое присутствие. Живое, но… неправильное. Даже из самой чащи он чуял чужой слепой страх, даже ужас. Как-то не слишком похоже на добра молодца, что пришел победить кота-колдуна да пленить его на радость очередного князя али царя-батюшки. Баюн стек со столба на землю ртутной каплей, большой и пушистой каплей. На миг замер, прянул ушами и медленно двинулся к опушке. Крупное тело хозяина Мёртвого леса стелилось над землей так низко, что железные шерстинки на брюхе с едва заметным звенящим шорохом задевали плотно убитую почву.
На опушке, на расстоянии прыжка от границы Мертвого леса, испуганно билась в путах окровавленная женщина. Не слишком молодая, но настолько округло-упругая, что веревки глубоко впивались в нежную плоть, тяжёлая грудь взволнованно колыхалась от каждого движения. Такая мягкая, нежная, манящая, что даже разлитый в воздухе аромат крови не слишком-то и отвлекал. Женщина, словно почувствовала его, забилась еще сильнее, бередя небольшие надрезы на белых бедрах, отчего кровь засочилась по новой. Она завыла в тряпку, которой был заткнут рот, но не сдавалась. Баюн облизнулся. Столько нежной, сладкой плоти, так близко, но так недосягаемо… Впрочем, с женщинами его всегда ждали только неприятности. Хотя мясо, конечно, не в пример слаще мужского, но, право слово, каждый раз какой-то подвох! То ли дело мужчины… их можно было не только съесть, но и подпитать ими магические силы, которых хватало на гораздо дольше, чем любого мяса. Потому-то Баюн и предпочитал именно их. Женщины же… Баюн оборвал свои размышления и попятился, по-прежнему не попадаясь на глаза связанной жертве.
Вскоре кот-колдун мчался назад к своему столбу. Мягкие на вид лапы гулко ударялись о землю. Стоило сразу же вернуться, когда понял, что на опушке женщина! От них, крапивного семени, только неприятности! Под ритмичный перезвон собственной шерсти, Баюн выскочил на поляну и замер. Здесь уже никого не было. Но совсем недавно был. Кто-то, от кого не пахло живым, но кто не был мертвым. Тот, кто посмел заманить Баюна аппетитной, но недоступной жертвой. Кто-то неизвестный, но уже обречённый. Баюн не собирался прощать дерзнувшего войти в его Мертвый лес и играть с его хозяином в кошки-мышки. Сбитая до каменной твердости земля брызнула из под когтей. Баюн был в ярости.
Когда железный кот успокоился после остервенелого вылизывания – проверенный способ, всегда помогает, – то обошёл поляну, принюхиваясь и трогая лапой скопившиеся на поляне, выбеленные временем кости своих жертв. Живым по-прежнему не пахло. Казалось, что не изменилось ничего. Голая, плотная земля, сухие деревья да старые кости. Ничего нового. Баюн прижал уши. Нового не было… но и кое-чего старого тоже. Кот-колдун не считал кости, не развешивал их, как Яга по частоколу. Но костей раньше определённо было больше, причём большая их часть лежала небольшими кучками. А теперь они рассыпаны неровным слоем – словно кто-то хорошенько перетряхнул, выбирая наиболее целые кости, а таковых было совсем немного. Баюн только вечером игрался с круглым черепом, имеющим, что редкость, полный набор зубов, сейчас же любимой игрушки не видать. Встопорщив хвост и низко гудя от злости кот-колдун снова обошёл поляну в поисках более-менее свежих костей. Безрезультатно.

Женщину все же удалось съесть. Неизвестный костяной вор уходя закинул-таки связанную жертву в лес, и Баюн еле успел перехватить женщину, которая упрямо ползла к границе, даже связанная по руками и ногам и истекающая кровью. В ярости Баюн убил ее одним ударом лапы, о чём потом жалел. Мертвым телом не так интересно играть перед трапезой.

***

Наглец вернулся через пару недель. Но в этот раз не стал снова оставлять очевидную приманку. То ли понимал, что дважды на один трюк Баюн не попадётся – чай не тварь бессловесная, а колдун в железной шерсти. То ли решил, что откупился жертвой. Баюн лишь презрительно хмыкнул в усы и удобнее умостился на столбе. Никуда он не пойдет в этот раз, а будет ждать наглеца на месте. Хватит, набегался в прошлый раз.
Наглец же, нимало не смутившись, шел по зачарованной тропке. Баюн напрягся, шерсть на загривке поднялась, а когти сами собой впились в железный столб, высекая искры и металлическую стружку. Тот, кто приближался к заветной поляне, не был живым.
На поляну ровным, слишком ровным, шагом вышло умертвие. Баюн прищурившись оглядел ладно скроенное тело без малейших признаков разложения, зато окутанное сетью не самых слабых чар. Хорошая работа, да не привычная. Не любят русские люди с мертвечиной возиться, а это умертвие сделано мастером. Баюн узнал запах костей, пропитанных магией Мертвого леса – тех самых костей, которых он недосчитался после визита давешнего наглеца. Баюн хмыкнул, разглядывая магические путы, которые привязали к телу ни много ни мало, а яростный дух мщения. Но сейчас дух был стреножен и укрощён чужой магией. Хорошая работа, добротная. Тело, что не подвластно тлению, дух, что никогда не покинет его и оковы, что не дадут созданию обратиться против создателя. Хорошая бы вышла сказка.
Умертвие деревянно поклонился, скрипнул приветствие, но очень быстро голос выровнялся.
- Приветствую тебя, хозяин Мертвого леса, - умертвие говорил глухо, без выражения. – Хозяин мой спрашивает, по вкусу ли тебе пришлось его угощение, и хочет…
В следующий миг умертвие грохнулось спиной о землю, твёрдую как камень.
- Хочет, значит? – Баюн ощерился белоснежными и острейшими зубами прямо в неподвижное лицо. – Зазнался твой хозяин. Неужто думает, что я такая же марионетка, как ты. Что ж, тогда я преподам ему урок.
Мелькнула в воздухе чёрная лапа, блеснули молнией когти, и умертвие медленно моргнул, стряхивая последние обрывки колдовских пут. Баюн брезгливо одернул лапу и неторопливо вернулся к своему столбу, лениво вспрыгнул на привычное место и недовольно покосился на все ещё распластанное на земле умертвие.
- Что разлёгся? Иди, куда глаза глядят, теперь ты ими можешь видеть не только то, что приказано.
- Благодарю, хозяин здешний, - голос умертвия неуловимо изменился, стал более глубоким. – Разреши сослужить службу за милость твою.
Баюн довольно пошевелил усами. Без пут умертвие оказалось не таким уж и раздражающим.
- Разрешаю, - протяжно мурлыкнул кот-колдун. – А теперича ступай себе, да помни, что желаю я с твоим хозяином потолковать.
Умертвие легко поднялся на ноги, отвесил поясной поклон и ушёл упругой походкой заправского охотника. Баюн не сомневался, что умертвие вернётся.

***

Когда умертвие вновь шагнул на поляну, кот-колдун, словно деревенский кошак, сидя на голой земле под столбом самозабвенно вылизывал пузо, задрав в небо заднюю лапу. На миг поднял голову, смерил зелёным взглядом умертвие, болтающийся через плечо, глухо ворчащий свёрток и вернулся к своему занятию. Умертвие поклонился, с лёгкостью удерживая ношу, осторожно шагнул поближе и не особо почтительно скинул на землю сверток рогожи. Тот заерзал и снова замычал – внутри кто-то явно ругался в кляп.
- За милость твою, хозяин здешний. - Умертвие кивнул подбородком на беспокойный свёрток, мало что ногой не потыкал. – Вот, потолковать принёс.
Баюн опустил лапу, лениво оглядел сверток и поднялся. Лишь за тем, чтобы лениво потянуться всем телом. Умертвие оказался понятливым и сам развернул рогожку. На Баюна злобно уставились выцветшие глаза из-под не менее выцветших, всколоченных после рогожи, волос. Серость, как есть, лишь одно яркое пятно – кровь под разбитым носом. Да и та жидкая да тухлая, что у снулой рыбины. Кот-колдун хмыкнул, признавая в человеке заморского некроманта, ибо русским духом там отродясь не пахло, а с некоторых пор и просто человеческим. Не удивительно, что он не смог почуять наглого вора. Хотя, отчаяние его Баюн, пожалуй, мог понять. Смертельная волшеба иссушила тело человека, сделав его костлявым, а кожу похожей на старый пергамент, изогнув хребет и вытянув все краски. И было бы ради чего. Не удивительно, что тот попытался воспользоваться костьми из Мертвого леса – не свою ж волшебу на них тратить, а сделанное на такой основе умертвие веками гнить не будет, прослужит долго, не вытягивая силу из чароплёта.
- Что ж ты, мил человек, чужое взял, да не заплатил? – Баюн мурлыкнул издевательски ласково.
Умертвие понятливо вытащил кляп изо рта бывшего хозяина, размазывая кровь.
- Я тебе жертву принёс! – яростно и гундосо отплевался пленник.
- Так то за проход по землям моим, - Баюн подобрал под себя лапы и величественно махнул роскошным хвостом, аж тонкий перезвон завис в воздухе. – А за кости? Не то, что они мне самому надобны, но они мои.
Некромант сглотнул и уставился широко открытыми глазами на жмурящееся чудовище.
- Что ты хочешь? – сипло прошептал он с усилившимся иноземным выговором.
- Расскажи мне какого ты роду-племени, пошто за смерть чужую уцепился, да как сюда попал.
Человек гневно сузил глаза.
- Имя не скажу. - Упрямо поджал губы, делая говор ещё более шипящим. – Зови меня Некросом. Родом я с Туманного Альбиона, родины самого Мерлина.
Баюн насмешливо фыркнул, но не сказал ни слова. Умертвие же поднял серые глаза на кота-колдуна и больше не смотрел на бывшего хозяина.
- Я стал учеником мага, - по-прежнему гнусаво, но с гонором продолжал некромант. – Я овладел всем, что знал мой учитель, познал тайны жизни и смерти, я видел Чудной Народец и ходил их тропами!
Баюн скучающе зевнул. Что ж, хорошей истории ему от Некроса не услыхать. Ну и быть по сему.
- Скучная твоя сказка, Некрос, - железная лапа легла на впалую грудь. – Не стоит она и самой малой косточки из моего леса. Так что заберу, пожалуй, твои.
Шерсть медленно потекла, сплетаясь в нити, а нити в ткань со стальным блеском. Пальцы выпрямились, превращаясь в руку. Да и весь кот-колдун преображался на глазах в не очень доброго молодца. Зеленоглазого, смуглого да басенького. В чёрных вихрах на макушке топорщились треугольные уши, мелкие и белые зубы оскалились в хищной улыбке. Вроде и молодец, а кошачья суть в каждом движении, в каждой черточке видна так же ясно, как и пушистый хвост за спиной.
Клыкасто улыбаясь Баюн провел пальцем над верхней губой, размазывая начавшую было сворачиваться кровь.
- Хммм… - Баюн внимательно рассматривал жертву сузившимися в щель зрачками. – А ведь ты и так почти мертв. Скучная сказка, скучная добыча. Может, хоть кости твои на что сгодятся?
Некрос забился в крепких верёвках – откуда только сила взялась. Баюн же немного подавшись назад с любопытством наблюдал за своей жертвой. Ни мяса, ни жизненной силы – взять нечего. Сказка и та унылая. Поиграть разве что. Кот-колдун перевёл взгляд на умертвие. Хотя, какое оно умертвие-то? Тело крепкое, пусть и холодное, дух яростный, глаза ясные. А уж смотрят жарко-жарко. Если чуточку подправить… Когтистая рука пронзила худую грудь некроманта и тут же вернулась назад, сжимая ещё трепещущее сердце.
- Забирай. – Расплылся в улыбке Баюн, протягивая сердце умертвию. – Сожри его, вместе с остатками силы. И, когда ты пробудишься, расскажешь мне новую сказку.

***

Видать, чуяло материнское сердце, что за характер будет у молодца, потому и назвала Маланья сына своего Баламутом. Да не ошиблась, а как в воду глядела. Рос Баламут шебутным да непоседливым, однако сердцем добрый. Шалил часто, да вреда особого не причинял и другим не давал. Ребятишки его слушались, да ватагой следом бегали, а ну как что ещё весёлое измыслит! Вроде той игрушечной меленки на ручье весеннем, что крутилась как настоящая. Али мух в коровнике наловит, да в баню запустит с криком «Пчелы! Пчелы!». Смеху-то было! Пока всех не выпороли.
Когда подрос Баламут, то шалостей меньше стало. То ли мать тяжелой рукой впорола-таки разум пониже спины, то ли сердце доброе верх взяло. Да только как непоседой и остался, такому в пахари идти – только курам на смех. Так и подался Баламут в ученики к охотникам, благо глаз оказался зорким, а рука твердой. Леса окрестные вскоре знал, как свой двор, дичь бил метко, да не приступая дозволенного. Всяк знал, что раньше времени пушного зверя Баламут не тронет, токмо пока шкура не вылиняет полностью. Стало быть у него и покупают на выделку. А что охотник с три короба наплетет, да продаст «ещё и вот эту про запас», так не дурит же, а послушать его любо.
Жил бы Баламут припеваючи да мать вдовую поддерживая, да не вышло. Девку дворовую у барина кто-то испортил, да не просто, а силком. Той бы в ноги барину кинуться, на обидчика пожаловаться, да она горемычная малая совсем была, вот и бросилась поутру в реку, да как нарочно возле ключа холодного. Может, и одумалась бы, без камня-то поди ещё утопись, да видать ключевой водой ноги свело. Так и не выплыла, горемычная.
А тут возьми кто да и ляпни, что намедни Баламут в терем приходил. Приходить-то приходил, добычу на кухню барскую приносил. Девку ту и не видел даже. Да кто ж слушать станет, ежели больше в тот день никто чужой не приходил? А что Баламут засветло ушел, так то никому из дворни не интересно. Баламут поначалу даже не рассердился – горе у людей, вот и разум помрачился. Да токмо шепотки всё громче стали, а тут еще и барин велел на глаза не показываться, мол, не надо дичи от такого охотника. А там и скорняки обходить стали. Осерчал Баламут да во двор к барину и кинулся, правду искать. А нашел только батоги да плети. Так избитого за ворота и выкинули.
Мать на себе домой волокла, никто из деревенских не помог. А как Баламут поправился маленько, да на улицу вышел, так и вовсе житья не стало. Глаза отводили, здороваться перестали, только что в землю не плевали. Мать лицом посерела.
- Что ж вы делаете, честной народ! – крикнула прямо в спины соседям. – Я мать, не виню! Так и вы не вините!
Да только хуже стало. А уж когда бабка Ольха внучку прикрыла, как Баламута встретила, так и вовсе сердце упало. Рванул он к тому самому ключу. Добежал, запыхался – после батогов-то и сил не осталось. Вошел в воду по колено, да замер. Из воды на него глаза смотрели синие да злые.
- Не ты то, - прошипела девка дворовая да мертвая.
- Сам знаю, что не я. – Кивнул Баламут, а сам глядит, глаз не отводит. Скажи кому, что утопленница с ним говорила, так на смех поднимут. – А вот кто тебя обидел – не ведаю.
- Сын барский, кто ж ещё! – злобно выкрикнула мавка речная, а сама руки когтистые к Баламуту тянет. – Да разве найдется на него управа? Вот и тебя обидел. Иди сюда, приголублю. Знаю как больно от несправедливости. Ну, иди же сюда…
Баламут бы пошёл, да ярость в груди вспыхнула. Как же так-то? Загубил барчук две души, а и дела никому нет. Девка – сама дура, Баламут – и вовсе злыдень бесчестный, а мать его вдовая…
Вывернулся из объятий мертвых, да ко двору барскому пошел. До вечеру как раз и управился. Отдохнул под забором, пока совсем ночь не легла на землю, заодно и отдышался. А пода дышал, понял, что не добиться ему, охаянному, правды. Не поверит никто, да и барин сына в обиду не даст, а что зверёныша вырастил, так какая ему печаль? Придавить бы, да не допустят… да и сам Баламут, хоть и охотник, а крови человеческой на руках его нет. А ну как не сможет – токмо погибнет зря. А мать уж от такого позора и не оправится уже. Ему-то что горемычному – всё одно пропадать, так пусть же не зазря. Это живыми барин управлять может, а что он мёртвому сделает? А вот ежели умереть по уму, так и мёртвый на что сгодится.
Баламут рывком метнулся через забор – откуда только силы в покалеченном теле взялись. Приземлился на траву легче пёрышка, даже псы дворовые не услыхали. Да и куда им супротив охотника-то? Скользнул вдоль забора да под стены бревенчатые. Первым на пути овин попался, благо не закрытый. Шагнул Баламут внутрь. Темно. Да ему тут не глазеть, было б балки видно. Размотал пояс да через балку и перекинул.
- Сказывали калики переходящие как-то, что ежели умер кто нечистой смертью, то тому покоя не будет, - Баламут потыкал сухой веточкой в землю. Земля не поддалась, а вот сухая палка в руках переломилась надвое. – Не соврали. Что девке той из реки не выйти теперь, что мне посмертия не видать. Не уйдут души наши к предкам, по вечным лугам гулять. Зато отомстил обидчикам. С барчука начал, запугал его, заморочил – что он мертвому-то сделает? Каждую ночь спать ему не давал. Заставил признаться перед дворней – отец-то его и так знал всё. А на поклон к матери моей не пошёл, подлая душонка. Я и уморил его совсем. За отца его было принялся, а тот волхва пригласил, мол, изведи дух неупокоенный. Да только старец тот сказал, что я в своём праве, жизнью и душой за месть заплатил, так что не в силах человеческих остановить меня, пока каждому, кто повинен передо мной, наказание полной мерой не отвешу. Вот когда всем, на ком кровь моя да той девки, отомщу, тогда и можно будет прогнать меня. Ну, барин, понятное дело, ждать не стал, а вот этого откуда-то притащил.
Баламут непочтительно кивнул на обглоданный череп некроманта. Дальше рассказывать не стал, и так, чай знает всё кот-колдун.
Баюн свесил со столба лапу и сыто муркнул.
- Хороша сказка выйдет. – Прижмурился на Баламута глядючи. – Хоть былину с такой пой, Соловей заслушается.
- Да сам икать начнёт, - хмыкнул Баламут.
- Этот не начнёт. - Баюн свесил вторую лапу и медленно прикрыл глаза.
Вскоре над поляной в самом сердце Мёртвого леса послышалось громкое сопение. Грозный хозяин сих земель изволил сладко почивать на своём столбу. У подножия кривой ели сидел умертвие и смотрел на Баюна светящимися в темноте глазами. Идти ему было особо некуда.

***

С некоторых пор Баюн спал не на своём столбе, а прямо на утоптанной в каменную твердь земле под ним. А чего не спать, коли и пузо чешут нежно, и подусники ласково ерошат, а когда за ушами правильно чешут, то раскатистое мурлыканье пригибает сухие ветки мертвых дерев вокруг поляны. А умертвие Баламут знай себе старается, аж железная шерсть на мертвых мальцах остается. Баюн даже разрешил свить из этой шерсти нить, да вокруг запястья повязать.
- Со знаком этим в Мёртвый лес тебе дорога всегда открыта, - сказал, да и уснул снова.
А проснулся, так и глаза лапой потёр. Ан нет, не мерещится. Кости на поляне картиной выложены. Цветы диковинные, а меж ними кошачья голова с пушистыми усами. Как есть портрет. Парадный.
Баюн ажно головой помотал. А картина перед глазами та же. Костьми выложена. И умертвие стоит, гордый весь да зубы поласкает. Хороший череп ныне покойный горбун Некрос выбрал.
Баюн лапой в художество ткнул, а слов и вымолвить не может.
- Нравится? – Баламут зубами по-прежнему сверкает. Сразу и не скажешь, чем больше гордится: картиной или тем, что смог выложить, не разбудив хозяина Мёртвого леса.
- Знаешь что? – Баюн обрёл, наконец, голос. – А шёл бы ты мстить, а.
Баламут закивал вихрастой головой и направился по едва заметной тропке.
- Ты не смущайся, - сказал на прощание, и пока Баюн шипел, вновь вспоминая слова, шустро исчез между стволами сухостоя.
Баюн нервно прошёлся по поляне, яростно стегая пушистым хвостом чёрные бока – звону на весь лес. Раздражённо полоснул железными когтями по каменной в своей твёрдости земле – искры выше ушей взлетели. Кот-колдун крутанулся на месте и взлетел на свой столб чёрной молнией. Высунул язык, чтобы вылизаться – верное средство – да так и замер с языком наружу. Со столба картина выглядела ещё более выпуклой: беловато-жёлтые штрихи на буро-чёрном фоне. Красиво.
А Баламут шагал, не зная устали, по лесным тропинкам. Глуп тот, кто думает, что от духа мщения убежать можно. Не спасут ни волхвы, ни попы, ни чароплёты заморские от того, кто душу и жизнь обменял на месть. Не скрыться от чужого отчаяния и боли. Не забыть поруганную честь. А за ошибки детей платить их родителям, что воспитать по Правде не смогли.
Идёт Баламут по следу, как ходил на белку да зайца, только не знает мёртвое тело усталости, а душа покоя. Только железная нить на запястье и греет легонечко – живому и не заметить.
Кони, что барскую бричку везут, устают да спотыкаются. Сам барин в трактирах ночует, да только даже под охраной спит худо. А Баламут не спит, не отдыхает, только, знай себе, ноги переставляет. Не нужен ему ни отдых, ни дорога ровная.
Долго ли, коротко ли, а нагнал Баламут бричку. Слуги да обережники вперед барина встали, батоги да плети достали. А что они теперь мертвому-то? Кости, что годами лежали в Мёртвом лесу, батогом не сломать, плеть умертвию даже не щекотна. А навыки охотника никуда не пропали. Раскидал Баламут обережников, никого не пожалел, как его, безвинного, не жалели да в могилу свели. Стонут слуги, у кого рука сломана, у кого нога вывихнута, а кто без чувств молча лежит.
Баламут барина-то из брички вытащил, оземь бросил.
- Пришла твоя расплата, - говорит, а в перепуганные глаза смотрит. – Повинился бы, мать мою вдовую за обиду лютую почтил, и то бы не простил. А ты так ещё и чернокнижника заморского призвал.
Барин лишь глазами хлопает. Признал Баламута, да только сам себе не верит.
- Живой…
- Не живой, - скалится Баламут прямо в лицо ненавистное. – Да только разве ж повешенный в земле спокойно лежать может, когда обидчик по ней ходит? Разве ж можно безвинному охаянным покой найти, пока лжец да насильник меж честных людей глаза бесстыжие не прячет? Нет духу моему покоя, пока месть свершится. А ты свой последний час сам приблизил, без тела долго бы я тебя изводил. А так… по вине и казнь.
Закричал барин, завизжал истошно поросёнком, как увидел, что умертвие березу гибкую к земле пригибает. Понял, что ждет его. А Баламут хмуро вторую березу согнул, макушкой к колышку привязал. Улыбнулся страшно да барина за ноги к белым стволам.
- Двуличный ты был при жизни, так и помрёшь двумя, - сказал да перерезал веревки у самого колышка.
Распрямились березы белые с шорохом да свистом, крик барина последний едва небо не разорвал надвое, как тело его берёзами.
Баламут подгадил белый ствол с редкими каплями крови. Не улыбался он более, не глядел даже ни на оба куска барина, ни на слуг его, что в ужасе даже стонать боялись. Да что им сделается-то? За батоги Баламут с ними тумаками расплатился… только не стало духу спокойнее… не стало…
Развернулся умертвие, да и пошёл назад шагом спорым, охотничьим мимо замерших людей, да ни на одного не глянул. Тошно.

***

Змей сладко посапывал, нежась в бурных водах Пучай реки. Голова его покоилась на горючем камне, грива огненная разметалась по волнам, а тело чешуйчатое омывали ледяные да кипящие струи.
- Дядя! – донесся с берега голос молодой да звонкий. – Всю жизнь так проспишь, дядя!
Открыл Змей золотые глаза, да на наглеца уставился. А тому и горя нет – что мертвому-то сделается? Скачет на берегу песчаном, руками длинным машет, да зубы полощет – с того берега видно.
Хмыкнул Змей, кольцами тело своё со дна поднял, над бурными волнами вздыбил. А мёртвый молодец только сильнее прыгает, да восторженно орёт. Чудной.
- Думаешь, на мертвого управы не найду? – Змей клыками щёлкнул, а сам принюхивается. Очень уж от молодца железом пахнет.
- Найдешь, дядя, найдешь, - смеётся умертвие. – Да пошто тебе напрягаться? Сам уйду. Ты только скажи, чем Хозяина Мёртвого леса порадовать?
Змей чуть под воду вместе с хвостом не ухнул. Эка хваткий какой, пусть и мёртвый.
- Чем же ты Хозяина порадуешь, коли силы в тебе ни колдовской, ни живой нет? – А сам умертвие разглядывает. – Разве мышей ему таскать начнёшь… Так он такого тебе не простит.
- Жаль, - умертвие сел на песок и обхватил ноги руками. – Я ж охотник, мог ему бы добычу носить из соседних лесов. Да хоть бы и людей…
- А точно людей бы смог? – Змей глаза золотые прижмурил, когтем по волнам круги рисует.
- Может и смог бы, лихих по лесам прячется – стрельцов не напасёшься.
- Что, заранее и за других мстить надумал? - Засмеялся Змей. – Такая сказочка Баюну бы понравилась. А зачем тебе радовать его? Сокровищ у него нет, сказки его тебе без надобности, за советом лучше к Яге идти, а силы колдовские он сам из кого угодно вытянет, не то чтобы делиться ими.
- Сокровищ нет, - кивает Баламут. – Зато глаза зеленые ярче любых самоцветов, шерсть бубенцами звенит, зубы острые да белые, руки гибкие…
- Руки, говоришь? – Змей не дослушал, да в глаза умертвию уставился. – Вот оно как. Что ж, в Мертвом лесу только такому как ты и жить…
- Так как его порадовать, дядь? – Баламут жалостливо свёл брови и на Змея кутёнком потерянным смотрит. – Ты ж мудрый, да страстный – знаешь как.. ну.. это..
Хохот змеиный Баламуту ещё дня три чудился. И стыдно, да у кого ж ещё спросить-то? Змей-то потом сжалился, рассказал, что Баюн отдал Серому Волку последний бурдюк мёртвой воды. А потом замолчал, да в Пучай реку и занырнул весь. Ори теперь, не ори на бережку, а всё одно не докричишься до спящего Змея. Попинал Баламут песок мелкий, да и пошёл искать мертвой воды. Знать бы ещё куда идти-то.
Долго ли коротко ли, а пришёл Баламут к Замку из черного камня. На пригорочке стоит, шпилями тонкими в небо упирается, узкими окнами поблёскивает. Красиво, да только не по-русски как-то. Узко, зажато, мрачно. Мост перед умертвием сам собой опустился, мол, проходи, гость не званный, да сам на себя и пеняй.
Баламут и пошёл. Вышел хозяин здешний – высокий да тонкий, волосы, что у девки до самых колен свисают. Кожа белая, глаза зелёные, лицо неподвижное. Красив хозяин, да спесив чрез меры. Баламуту аж захотелось пару костей из тела вытащить да на пол бросить, чтоб Кощея расшевелить.
- Знаю, зачем ты здесь, умертвие, - молвил не здороваясь. - Да чем платить станешь? Кости твои, и те тебе не принадлежат.
- Какую службу скажешь – любую сослужу.
Хмыкнул Кощей, мол, а что ты можешь такого, что я, пальцами щёлкнув, не решу? Вот и что ему оглобле тощей и ответишь? Опустил Баламут голову, а сам ни с места не двинулся. Что ему мертвому-то? Надо и год простоит не шелохнётся, надо – и сто простоит.
- Впрочем, - молвил Кощей задумчиво, ногти острые да длинные разглядывая, - есть у меня для тебя задачка. Ступай за мной.
Развернулся плавно, что лебёдушка чёрная на волнах, да и поплыл над полом каменным – ни одна складочка не шелохнулась. Посмешил Баламут следом. По залам с потолками высокими, огнями колдовским, картинами расписными, гобеленами тканными да статуями белыми. Красиво! Ходить да смотреть месяц можно. Жить, правда, даже мёртвому тут неуютно. Ну да кто этих кощеев разберёт. Может ему и хорошо тут.
А пока Баламут по сторонам глазел да думал всякое, Кощей привёл его в светлицу, что в высокой башне находилась. Сама светлица круглая, окна от пола до потолка стрельчатые одно к другому жмётся, на полу круг колдовской, над ним дыра в крыше, рядом стол каменный с колдовским зельями, с другой стороны котёл без костра кипит, скелеты под балками висят – всего и не разглядеть, никаких глаз не хватит.
- Раздевайся, - говорит Кощей, а сам пальцами белыми да длинными, железными когтями увенчанными, склянки перебирает.
Баламут ворот в кулаке зажал, да на колдуна бессметного глядит – не шелохнётся.
- Долго мне ждать? – Кощей брови соболиные хмурит, губы тонкие поджимает. – Сам же сказал, что любую службу сослужишь.
- Дык холодно у тебя, хозяин ласковый.
- Ты труп, - Кощей аж глаза закатил. – Холодно ему. Давай скорее. Кость я потом на место поставлю, мне бы только понять, как тебе их на родные заменили, плоть не зарезая.
Выдохнул Баламут, да споро рубаху скинул, спиной поворачиваясь.
- Дак он и разрезал. – А на спине у Баламута разрез конским волосом зашитый через весь хребет тянется.
- Тьфу ты, халтурщик! – выругался Кощей. – А зашил-то… я чужими руками лучше сделаю. Ладно, я тебе через этот разрез ребро сейчас выну, а назавтра назад верну. А ты пока стой, где стоишь.
Так Баламут и простоял до следующего утра. Кощей ребро его чуть ли не на зуб попробовал. И ножом серебряным скрёб, и из склянок всяких капал, и над котлом держал. Баламут чуть удержался, чтобы не посоветовать сварить суп из ребра-то.
Утром Кощей, как и обещал, вернул ребро на место, заколдовал разрез, а пока Баламут натягивал рубаху, достал откуда-то лихо закрученный рог, залитый воском.
- Вот тут мёртвая вода, а теперь уходи.
Сунул в руки рог, да в окно вытолкнул.
Баламут хоть и умертвие, да только насилу собрался назад. Оно через окно, конечно, скорее, кто бы спорил, да только сам Баламут никуда не торопился. Мог и по лестнице спуститься. Поднялся, охнул, вправил вывернутую ногу – хорошо, что мёртвому не больно, плюнул на чёрную стену да и пошёл в Мертвый лес.
***

Баюн всё же разворотил один из цветов, выложенный «на краю» портрета. Из вредности погонял высвободившиеся косточки по поляне, а потом заскучал. Умертвие так хорошо чесал пузо да за ухом, что можно было не идти к Яге. Та, конечно, и молоком напоит, и шерсть железным гребнем расчешет, сама потом из той шерсти, что вычешет, клубки путеводные спрядёт да раздаст дуракам с царевичами. А все же лучше же никуда не идти, коли чешут прямо на родной поляне. А вот ушёл умертвие за местью своей, а Баюну теперь и сказки рассказывать некому, и за ухом никто не чешет. Только что на портрет из костей со столба своего смотрит. Скуууучно!
Баюн сладко зевнул и тут же насторожил ушки на макушке. В Мёртвый лес снова вошли. Но на этот раз у гостя было разрешение. Баюн чувствовал свой знак – нить из железной шерсти на мертвом запястье. Кот колдун едва слышно мурлыкнул в усы.
Баламут шёл по Мертвому лесу упруго и легко. Внутри всё пело, как будто он вернулся домой.
Баюн встретил его сидя на своём столбе и не захотел спускаться, даже когда Баламут протянул ему рог с мертвой водой. Только моргал медленно очами колдовскими с длинным и узким зрачком. А потом Баламут сидел под столбом и рассказывал о сверившейся мести, о том, что встретил Змея, что Кощей дал ему мёртвой воды, а взмаен играл с его ребром.
- Зато разрез волшебой зашил так, что и не видно ничего!
Баламут стянул рубаху, чтобы показать сильную спину, на которой навечно сохранились следы от батагов, но зато больше не было на ней ни разреза, ни шрама. Договорить Баламут не успел. Горячее и железное тело прижало его к земле. Шершавый язык прошёлся по хребту. Умертвие не должно бы такого чувствовать, но Баламут застонал от нежданной ласки. Баюн вылизывал хребет, снимая последние отголоски кощеевой магии. Умертвие дрожал под ним и кусал губы. А когда кот-колдун остановился, всхлипнул и попросил ещё. Кот хмыкнул, обернулся прямо сидя на чужой спине. Баламут чувствовал, как меняется тело, рак шерсть сменяется на железную, но гибкую ткань.
- Перевернись, - мурлыкнул Баюн, и умертвие послушалось.
Юноша с треугольными ушами на макушке, склонился над Баламутом и коротко лизнул в губы. Теперь язык был гораздо мягче, но все равно живому бы расцарапал бы губы в кровь.
- Ты не сможешь дать мне сил, но можешь дать удовольствие, - прошептал Баюн прямо в губы и прижался к ним в умелом поцелуе.
Баламут на миг замер, а затем сграбастал колдуна в крепкие объятия, прижимая к себе. Кот лишь полузадушено мявкнул, когда Баламут подмял его под себя, но тут же расслабился, позволяя осыпать своё тело поцелуями. Не хватало дыхания, тока жизни под кожей, тепла живой плоти. Но всё равно Баюн продолжал нежиться под ласками. Иногда можно обнимать другого не для того, чтобы пить силу, а просто потому что хочется.